Шенкли: Моя история. Глава 1. Жизнь в Гленбаке (часть 2)

В школе мы воспитывались на историях о Брюсе, Уоллесе и Бёрнсе. Они были величайшими. Наша деревня была величайшей. Наша школа была величайшей. А всё английское очернялось и принижалось. Мы думали, что Англия – наш враг, а всё английское ядовито.

В нашем представлении англичанин – это кто-то, кто говорил не как мы, с причудливым диалектом, как бы со сливами во рту – «Отвечаю, старик», и всё такое, в цветном блейзере и с белым платочком в кармане, с цветастым галстуком и соломенной шляпой и, возможно, пудрой на лице. Эдакий Оксфорд и Ноэл Кауард.

Мы, кажется, забывали о шахтёрах Англии, в Тайнсайде, Йоркшире и Ноттингеме, которые были такими же, как мы.

Позднее, когда я стал играть за сборную, в противостояниях с Англией – «старым врагом» – я был как все шотландцы. На девяносто минут мы становились варварами. Мы были Уоллесом и Брюсом и сэром Джеймсом Дугласом – Чёрным Дугласом – когда надевали синюю футболку. Я всегда хотел выигрывать каждый матч, но во встречах с Англией была особенная гордость. Страсть была в моей игре всегда, но в сборной гордость бела невероятна.

Я думаю, мир англичан сейчас – если бы мой отец услышал это, он бы меня застрелил! – я думаю, они самые толерантные люди в мире. Я провёл с ними много времени и был принят в общество, и я старался быть хорошим гражданином и сохранить доброе имя шотландцев. Иначе люди могли бы говорить про меня «Вот зараза!», а потом встречать других шотландцев и думать: «Господи, они будут такими же, как этот Шенкли!» Надеюсь, все приложенные мной усилия за время жизни в Англии компенсировали англичанам необходимость меня терпеть!

У всех деревенских были клички. Например, Барлинни Синяк, Парик (у него были кучерявые волосы), Корри-Хьюи и другие – Длинноносый, Глыба, Птица, Бомбер Браун. Мой брат Джимми всегда был Микки, а меня называли Валли вместо Вилли.

Я общался с ними в руднике, стоял на углу улицы вечером, наблюдая за ними и слушая их чудесные юморные истории и байки с преувеличениями – именно от них я набрался всего того, что меня определяло. Где Бёрнс и Шекспир и Вордсворт и все остальные брали свои слова и выражения?

Они общались с людьми.

После того как паб закрывался, по пятницам и субботам мы собирались у кондитерского магазина, или у забегаловки, или у кооперативного магазина. Те, кто не был в пабе, проводили в забегаловке весь вечер с едой и лимонадом. Мы стояли там и разговаривали до поздней ночи.

Любой человек в плаще был приезжим или снобом. Мы все были в куртках и рубашках с открытым воротом, даже глубокой зимой.

И начинались истории. Юмор был фантастическим, и лучше всех его освоил мой брат Джон. Он мог сотворить шутку из любой вещи. Он видел что-то и выворачивал это наизнанку. Алек тоже был весёлым парнем, очень остроумным.

Мужчины разговаривали о прежних временах в футболе, вспоминали, как кто-то бил штрафной в Килмарноке и попал в штангу, а мяч отлетел в другую штангу, потом опять в первую, а потом вылетел из игры! Иногда кто-нибудь приводил состоятельных родственников, которые, может, были профессиональными футболистами, и те рисовались перед нами. Они распахивали куртки, показывая медали на груди, и говорили: «Эту я получил в Бурской войне» или «А это за игру за “Килмарнок” в финале шотландского кубка» - а мы над ними смеялись.

Старик по кличке Птица, Уильям Боун, рассказывал самые невероятные байки. Он мог сказать, что работал в руднике и толкал полную вагонетку угля три сотни ярдов, пока не увидел, что она сошла с рельсов, или что он нагрузил триста вагонеток (хотя на самом деле нагрузил, может быть, шесть). В Клайдбанке, говорил он, есть большущий кран, который поднимает корабли из воды, чтобы рабочие отремонтировали дно, а потом опускает их обратно в воду. Он был невероятен и очень серьёзен.

Мы сидели или стояли вокруг и слушали. Мы все носили клетчатые кепки, и переворачивали их на головах, чтобы показать, что мы ему не верим. Тогда он сходил с ума и кричал: «Я вас всех поубиваю!»

Но я уверен, что если бы я рассказал байку, как я уеду в Англию и буду играть в кубковом финале за «Престон» и за Шотландию, и приеду в Ливерпуль и стану королём Копа, все и для меня перевернули бы кепки.

Алкоголь был табу – проклятием. Вы отправлялись в ад, если пили. Это был ваш конец. Так думали некоторые люди – шотландская узколобость, если хотите. Это странно, потому что нет ничего страшного в том, что делается в меру.

Больше половины людей в деревне не пили вообще, а половина тех, кто пил, никогда по-настоящему не напивались. После окончания работы в пятницу некоторые мужчины заходили в паб и выходили из него пошатываясь. В субботу они снова напивались, иногда до паралитического состояния. Утром в понедельник у них не было денег, и они клянчили у всех шестипенсовик на сигареты. Всю неделю они работали, а в пятницу и субботу снова напивались.

Некоторые ходят в паб ради компании, сыграть в карты, дартс или домино. Но эти люди ходили в паб не для этого. Они приходили напиться – сильно напиться. Иногда я видел пьяными тех, кому предстояло пройти четыре или пять миль до дома – думаю, к концу дороги они уже были полностью трезвы.

Некоторые трезвенники смотрели на выходящих из паба и говорили: «Посмотри на Алека Джонсона», или «Посмотри на Тома Смита», или «Посмотри на Мэтта Парка». Мэтта мы всегда называли Лотс, он когда-то был неплохим футболистом. «Посмотрите на Мэтта», - говорили они. «Он никогда не бывает трезвым. Это ужасно, правда?»

Мне казалось неправильным бичевать человека, который всю неделю не разгибаясь трудился в руднике по колено в воде, за то, что на выходных ему хочется напиться. Те, кто стояли вокруг и критиковали, выводили меня. Люди немного выпивали, по-видимому, опьянение алкоголем – прекрасное чувство. Я не знаю, потому что я никогда не напивался. Меня пьянил только футбол. Я был пьян восторгом в тот день, когда мы с «Престоном» выиграли кубок. Я чувствовал себя так, как, наверное, люди чувствуют себя после двух бутылок виски.

Оглядывая назад, я понимаю, почему некоторые люди много пили. В деревне было нечем заняться, и после недели в руднике любой имеет право на отдых, какую бы форму тот ни принимал – если это не вредило другим.

Мы все были азартными людьми, ставили ставки на лошадей и играли в карты. По воскресеньям все тайком ходили в лес в «карточную школу» и играли в двадцать одно. Закон мог бы нас останавливать, конечно, но мы всегда знали, где находится деревенский полисмен – а он знал, где были мы. Собраться могли человек пятьдесят, но играли только дюжина или около того. Банкиром иногда были сразу несколько человек, потому что у нас не хватало денег, и мы играли в складчину. Первая карта переворачивалась лицом вверх, карта банкира – лицом вниз, и шли ставки. Был лимит на туза – нельзя было ставить пять фунтов на туза.

Мальчишкой я видал ставки в двадцать фунтов, что было большой суммой для работающего на руднике. Лас-Вегас отдыхает!

Ставить можно было только на карты с картинками, но наблюдающие за игрой ставили на карты тех, кто играл. Они смотрели раздачу, смотрели, кто хорошо идёт, и ставили на их карты. Часто наблюдающие выигрывали, а ребята за столом проигрывали.

Игры продолжались весь день и до глубокой ночи, ребята приходили в «школу» даже из соседних деревень. Одного из деревни Глеспин мы называли Босс Маршал. Он был хорошим картёжником и постоянно щеголял пятифунтовыми банкнотами, белыми, и фунтовыми, и десятишиллинговыми. Он никогда не заморачивался их сортировкой, мял их и комкал, пока в конце дня они не становились полностью измятыми. Мы всегда говорили: «В понедельник придётся отправить их чистить и утюжить!»

Помню, мужчины всегда сидели на корточках, хоть целый день. Им не было неудобно – шахтёры привыкали работать в такой позе.

Игра занимала всё воскресенье, а разговоры о ней и бахвальство – всю остальную неделю. Новичков кто-то должен был представить, и они подвергались тщательному изучению. Всё внимание было приковано к ним. Все иногда проигрывали, но никаких беспорядков никогда не возникало.

Мухлежа не было. Если вы мошенничали, ваша жизнь могла быть в опасности. Один намёк на жульничество – и вас выставляли из «школы» и просили никогда не возвращаться. Если вы проигрывали, то просто уходили или занимали пять фунтов, хотя это плохой путь в азартных играх. Если вы проигрываете, надо встать и сказать «Извините, ребята, я пустой», и уйти. Если занимать деньги, чтобы отыграться, можно по уши завязнуть в долгах. Лучше просто уйти, так вы придёте в себя через пару дней.

Когда я играл в «Престоне», я как-то поехал домой в одно летнее воскресенье. Я должен быть ехать в отпуск на остров Мэн в понедельник, но вечером я увлёкся картами и проиграл все деньги – шестьдесят фунтов – и не смог поехать. Удивительно то, что если бы я выиграл все деньги, которые были в тот вечер в «школе», эта сумма не составила бы шестьдесят фунтов. В юности во мне был вирус азарта, и я никому бы этого не посоветовал.

Это может быть серьёзной болезнью.

Никогда не забуду моё первое воскресенье в Карлайле. Я приехал в жаркую августовскую субботу, чтобы сыграть в тренировочном матче. Томми Карри, прекрасный человек, который потом работал тренером в «Манчестер Юнайтед» и погиб в мюнхенской катастрофе, тогда тренировал в «Карлайле», и тоже должен был играть, чтобы уравнять составы. Я недостаточно тренировался тогда, и ночью у меня свело ногу. Судорога была такая сильная, что я аж выпрыгнул из кровати.

Я был уставший, так что в воскресенье отправился на стадион, чтобы глянуть, нет ли там горячей воды для ванны. В карточной школе было несколько игроков, ребят со всей Англии, которые поиграли в своё время в больших клубах. Я присоединился к игре, но они не были похожи на картёжников, с которыми я привык играть дома. Я чувствовал какое-то надувательство. Два игрока легко могут обвести вокруг пальца третьего, и я понимал, что именно это и происходит. Но это меня не остановило, и когда я ушёл в районе обеда, у меня не было ни пенни. Так я и провёл моё первое воскресенье в Карлайле – гуляя по городу без денег.

На следующее утро я сказал Томми Карри, что проигрался, и он дал мне пару шиллингов, сказав: «Тебе не стоит играть с ними – они обдирают меня до нитки каждый раз, как я захожу!» Это было правдой, сколько я помню, Томми всегда шёл играть в карты и говорил: «Пойду к ребятам, пожертвую им немного денег!»

Футболисты много играют в карты – они проводят много времени в поездках и в гостиницах. Это может быть хорошим времяпрепровождением, если они не заходят слишком далеко, но я думаю, что это может быть вредно, если они играют на деньги прямо перед матчами. Если пойти на скачки и проиграть там сто фунтов, вы смиритесь с этим через пару дней, и так же происходит с картами. Но если проиграться по дороге на матч, вы будете ужасно себя чувствовать, и это может расстроить вашу игру, потому что вам не хватило времени успокоиться.

Я видел, как игроки проигрывали перед игрой по двадцать фунтов, а довоенные двадцать фунтов были большими деньгами. Я видел, как игроков обирали в карты до нитки, и я помогал им с деньгами. Они возвращали мне долг, например, в понедельник, а уже в следующий понедельник приходили опять. Некоторые игроки были в долгах по уши, и я даже слышал про парня, которому пришлось заложить свой дом из-за азартных игр.

Футбольным менеджерам нужно приглядывать за карточными школами перед играми, чтобы они не отбивались от рук. Если игроки переходят черту, менеджер должен вмешаться и ограничить их. Некоторые игроки могут увлекаться азартными играми, и это никак на них не влияет. Стэн Боулс из «Куинс Парк Рейнджерс» привлекал много внимания прессы своими проблемами со ставками. В целом это не особенно влияло на его игру, но если бы он проиграл много денег перед большим матчем, это могло бы ему помешать. Я уверен, что это помешало бы мне, если бы я крупно проигрался перед выходом на поле.

Из развлечений в деревне, помимо рассказывания баек и карт, был кинотеатр в Мьюиркирке и, конечно, футбол. Походы в кино были для нас бонусом, учитывая, где мы жили. В кино мы ходили сквозь снег и дождь.

Я помню немые фильмы, когда в кинотеатрах играли на пианино, а иногда был и целый оркестр. Когда смотришь их сейчас, они кажутся совершенно комическими. Потом был Эл Джолсол в «Поющем дураке». Кинотеатр в Мьюиркирке показывал этот фильм шесть часов – плёнка рвалась раз сорок, и фильм закончился в три часа утра.

Потом были Джон и Лайонел Бэрримор, они были великолепны, и Уильям Клод Филдс, и Джек Холт, Джеймс Кэгни, Хамфри Богарт, Спенсер Трейси, Кларк Гейбл. Не думаю, что Гейбл был прирождённым актёром, но он всегда получал большие роли. У него всегда был нахальный вид, как у хороших боксёров или футболистов. Он всех раздражал. Когда он заходил в комнату, все вставали.

Мне нравились вестерны – братья Янгеры и Джесси Джеймс. В «Великом ограблении в Миссури» они все объединяли усилия и грабили банки в своих длинных белых плащах.

Когда начались говорящие фильмы, появились чудесные гангстерские киноленты со всем этим жаргоном – «замочить», «сыграть в ящик», «стрелки» и так далее. Гангстеры ходили с телохранителями, все такие в серых костюмах и длинных плащах, с широкими лацканами и накладными плечами.

Там всегда обязательно был «мудрый парень», который говорил другому гангстеру – провокатору, вроде Уоррена Хаймера – «Отличный у тебя костюм».

«Вы так думаете, босс?»

«Да. Чей он?»

Были фильмы про Аль Капоне, основанные на реальных событиях, жестокие. Но я не верю, что такие фильмы могут заставить людей хотеть пойти на улицу и кого-то застрелить. Вы негодяй, если родились таким. Никто вас не может таким сделать. Вы можете иногда быть введены в заблуждение и сделать какую-то глупость, но в конце концов всё зависит от вас. Никто не сделает вас преступником, если вы сами не хотите им стать.

Никто не заставляет вас принимать наркотики, если вы сами этого не хотите.

Вся округа, где мы жили, была нашпигована молодёжными футбольными командами. Если бы вы пришли в любую шотландскую деревню с мячом и бросили его первому попавшемуся мальчику, уверен, он оказался бы приличным игроком.

Нашей деревенской командой были «Черрипикерс», но клуб был близок к исчезновению к тому моменту, когда я был у них на просмотре в шестнадцать лет, и я так никогда за них и не сыграл. Я был слишком молод для «Черрипикерс», которые играли в Эрширской лиге – тяжёлой лиге, и они предпочитали опытных игроков. В любом случае, это был последний сезон существования клуба, а в следующем году я отыграл полсезона за «Кронберри», которые располагались примерно в двенадцати милях от дома.

Я ездил к их полю на велосипеде, играл в матче и ехал обратно. Когда мы играли на выезде, то путешествовали на автобусе или поезде. Через половину сезона я отправился в «Карлайл Юнайтед», но я многому научился в шотландском молодёжном футболе, слушая и наблюдая за игроками, особенно за моими братьями.

Сейчас во всех больших клубах есть молодые игроки, за которыми вовсю следят и которые играют против мальчишек своего возраста под наблюдением тренеров. А в наши дни нас бросали против мужчин, опытных игроков, которые понимали игру. Было сложно, но если вы выживали, то становились игроком, готовым ко всему. Так мало великих игроков выходит из нынешней системы, так что я думаю, что мы в старые добрые времена получали результаты получше.

Футбол – очень специализированная профессия. Великий игрок будет велик в любом клубе в любое время. Но многие хорошие игроки попадают в неправильное место и воспитываются неправильно.

В «Ливерпуле» я часто говорил слова поддержки этим мальчишкам, но когда они получали майки первой команды, я говорил: «Веселье закончилось. Ты играешь за “Ливерпуль”. Теперь ты зарабатываешь своей игрой».

Я работал с дюжинами и дюжинами человек с разными темпераментами. Как игрок я всегда знал, что у меня всё получится, с молодёжной схемой или без неё. Игроки вроде Томми Финни или Томми Дохерти тоже это знали. Как тренеру «Ливерпуля», мне было очевидно, что игроки типа Иана Каллахана, Томми Смита, Криса Лоулера и Фила Томпсона многого добьются.

Когда я впервые увидел молодого Фила, я решил, что он поспорил с воробьём на ноги и проиграл. Он был не самым сильным в мире парнем, но с душой. Талант был в нём, плюс амбиции и страсть, и желание побеждать. Томпсон, Каллахан, Смит, Лоулер – у всех были эти качества, и все были бы успешны вне зависимости от молодёжных схем или Ланкаширской лиги. Жёсткое футбольное воспитание может помочь. Мягкость не поможет ничем.

Когда я играл в Шотландии, это называлось молодёжным футболом, но было молодёжным только в имени. Возрастного лимита не было, и это была сложная школа с опытными профессионалами.

На своих ошибках учишься лучше всего. Вместо рассказов о сложной судьбе и разговоров о всяких модных штуках, которые иногда сложно усваивать, нам говорили «оправдать появление в составе». Резкие слова – но если уж хватало характера преодолеть систему и постоять за себя, это был успех.

Помню, я как-то приехал из Престона домой, чтобы отсудить игру молодёжных сборных. За «Кронберри» играл парень по имени Фред Стэндринг, чей брат Стэнли когда-то блистал за этот клуб. Фред был тот ещё дриблер, и весь матч он водил мяч и терял его. Стэнли был среди зрителей и в перерыве сказал Фреду: «Слушай, если б у меня была рука длиной с поле, я бы снёс тебе твою чёртову башку».

Это был типичный серьёзный подход, с которым тяжело было смириться, но именно он выращивал настоящих игроков вроде Бобби Коллинса, который из любительского футбола попал сразу в «Селтик».

Во всех командах были мужчины, способные постоять за себя, и ребят шестнадцати-семнадцати лет всегда защищали. Старшие игроки не оставались в стороне, если молодёжь кто-то обижал. Вы играли против львов, но львы были и на вашей стороне.

Вокруг всегда было полно суровых мужчин. Когда я был мальчиком, молодёжная команда приехала играть в Гленбак и специально привезла с собой на поезде толпу хулиганов, чтобы они устроили дебош, сорвали игру и помогли им выиграть таким образом. Они начали драку – сколько было шуму! – мой брат Алек в ней участвовал. Мужчины били друг друга колючей проволокой. В тот день было сломано несколько носов!

Знания, которые я получал от Алека, Джимми, Боба и Джона, были бесценны. Я смотрел, как они играют, и играл с ними – они умели вытворять разные хитрые и коварные движения с мячом. Алек любил играть, и был хорошим психологом. Он не мог показать, как надо играть, но он всё равно мог помочь, потому что знал всю подноготную игры и понимал, что заставляет людей так или иначе вести себя на поле. Он давал советы, и один из них был лучшим, что я получил за всю жизнь. Он говорил: «Никогда даже не пытайся спорить с судьями. Я пытался всю жизнь, и что это даёт? Судья всё равно всегда выигрывает».

Звучит не очень серьёзно, но этот совет, возможно, помог «Престону» выиграть Кубок Англии. Все игроки бегали и кричали на судью, а я сказал: «Ладно, вы правы, судья. Мы ошиблись». Я не самый спокойный человек, когда сражаюсь за свою жизнь или за футбольный матч – я бы умер за это! Но мне хватало разума не раздражать судей. Мне хватало разума следовать советам Алека.

Не расстраивайтесь, когда против вас свистят фол. Идите и предотвратите превращение фола в пропущенный гол. Судья не передумает, так что вы попусту тратите энергию и время, вот и всё. Если вы спорите, вы расстраиваетесь, нервничаете и можете сделать что-нибудь дурацкое. Система против вас. Если вы попытаетесь сказать судье, что делать, он возмутится и подумает: «Какого чёрта вы тут разговариваете?»

Я обычно сразу же говорил: «Молодец, судья, вы правы. Это верное решение». Я пронёс такое поведение через всю карьеру игрока и передавал совет Алека тем, кого я тренировал.

Я всегда следовал этому принципу – кроме одного случая. Я нарушил правило, когда был менеджером «Ливерпуля», и мы были во Втором дивизионе. Только капитан мог апеллировать к судье, но нам отменяли столько голов, что я решил говорить с судьями перед каждым матчем. Я говорил: «Мы не хотим изводить вас разговорами, потому что это против правил, но если капитан где-то далеко, а что-то случилось, он не может к вам апеллировать. Я просил бы, чтобы с вами мог говорить ближайший игрок. Никто другой не будет подходить, мы не будем вас окружать. Но если мы считаем, что ситуация очевидная, примете ли вы апелляцию ближайшего игрока?»

Как по мне, мы пытались помочь игре и помочь судьям. Но шесть из десяти менеджеров обычно задумывают какую-то пользу для себя, и судьи относились ко мне с подозрением. Они думали, что я хочу их как-то обмануть, хотя я просто говорил с ними прямо. В том сезоне мы без усилий выиграли во Втором дивизионе, но нам отменили голов шестнадцать!

Это была полная ерунда, так что незадолго до конца сезона я изменил своей философии. Мы подставляли другую щёку, и это нам ничего не дало, так что я сказал игрокам: «Если вы думаете, что решение неверное, бегите к судье и окружайте его, все вместе. Усложните ему жизнь».

У меня были игроки, которые противоречили бы любому решению судьи, но они сдерживались, как хорошие мальчики. Я сказал им начать протестовать. «Эти все “Да, сэр, нет, сэр, вы правы” ничего нам не дают, так что если в наши ворота ставят пенальти или что-то в этом духе, марш к судье и жалуйтесь».

Худшее решение в том сезоне эта банда приняла в Ньюкасле. Мы выигрывали 2:0, и Иан Сент-Джон заколотил в сетку третий – но судья свистнул фол в атаке! Этот гол прикончил бы игру, но вместо этого мы потом пропустили с пенальти, и матч закончился 2:1.

Даже когда мы стали бегать вокруг судей, наши голы всё равно отменяли. Алек был прав, в итоге судья всегда выигрывает. До войны судейство было немного другим. Можно было поговорить с судьями, даже покричать на них и получить в ответ «Сам такой!». Некоторые судьи до сих пор так делают. Если честно, в последнее время я наблюдаю хорошее судейство.

Игроком я специализировался на отборах – это особое искусство. И меня никогда не удаляли с поля и не выдавали предупреждений. В отборе, как и во многих других вещах, главное рассчитать время – выиграть мяч, расстроить порядки соперника, возможно, даже причинить боль. Вы тут, вы там, вы выиграли мяч и причинили боль и оставили его лежать на газоне, но фола нет, потому что вы всё сделали вовремя.

Я играл жёстко, но честно. Никакого жульничества. Я, может, и сломал кому-то ногу в жёстком стыке, в пылу борьбы, но это отличается от жульничества. Жулики в конце концов всегда будут пойманы. Наказание иногда задерживается, но обязательно приходит. Если вы делаете что-то по-настоящему подлое, вас обязательно поймают на этом.

Помню одного игрока, который с шестнадцати лет преподносил себя как футбольную версию Билли Кида [американский гангстер конца 19-ого века – прим. перев.]. Джо Мерсер знает, о ком я говорю. Этот парень знал все грязные трюки. Он мог ударить кого-то локтем в шею, целился в колено, бил по голове. Всё, что можете себе представить – он всё это делал.

Как-то он попал мне в диафрагму так сильно, что меня тошнило, и я присоединился к растущей группе игроков со шрамами, которые хотели отомстить. Некоторые хотели сделать его инвалидом. Он настроил против себя целую армию! Он долго выходил сухим из воды, но в конце концов ему воздалось.

Я сам как-то причинил ему вред в одном матче – поймал его в стыке. Отбор выглядел легальным, но на самом деле таким не был. Если вы хороши в отборе, вы знаете, как причинить человеку боль. И я сделал это специально. В тот день он больше не смог играть. Игрок за игроком мстили ему, и в итоге он получил плохую травму.

Когда я рос, в Шотландии вы были протестантом или католиком, что также значило «Рейнжерс» или «Селтик» - и кем бы вы ни были, другая сторона всегда была не права. Такой была атмосфера, но я прожил в Англии сорок три года и научился мыслить по-другому. К счастью, в Ливерпуле нет такой ситуации, как с «Рейнджерс» и «Селтиком». Болельщики «Ливерпуля» и «Эвертона» - разношерстная публика. Единственная религия, о которой тут говорят – это футбол.

Я был воспитан в пресвитерианской церкви Шотландии. Я ходил в воскресную школу и один год получил Библию за идеальную посещаемость. Она у меня до сих пор есть. Моя мама была религиозной женщиной, настоящей христианкой, хотя и не ходила в церковь каждое воскресенье – у неё не было на это времени. Ей нужно было готовить ужин на толпу людей, как в ресторане. В ней не было фанатизма. В последние годы, когда с ней жил только Джон, парень по имени Билл Смит из плимутского братства приходил к ней каждый вечер и читал ей из Библии. Билл погиб в трагедии на шахте в Мьюиркирке.

Мой отец не ходил в церковь, но он был честным человеком, что в моих глазах делает его религиозным. У меня есть свои убеждения, и я не могу махать топором в сторону чьих-то ещё религиозных взглядов. Это личное дело каждого.

За свою карьеру я играл рядом с ребятами разных религий. Уверен, были случаи, когда игроки не попадали в состав из-за своей веры, но на меня это никогда не влияло. В «Ливерпуле» у всех – сотрудников клуба, тренеров, игроков – была своя религия, но это не имело никакого значения.

У каждого есть право на свою религию и на политические убеждения. Я социалист, хотя не особенно доверяю политическим партиям. Социализм, в который я верю, не имеет отношения к политике. Это образ жизни. Это гуманность. Я уверен, что единственный способ жить и быть по-настоящему успешным заключается в приложении совместных усилий, когда все работают друг для друга, помогают друг другу, и в конечном итоге делятся плодами своей работы. Может, я многого прошу, но так я вижу футбол и жизнь.

Когда я был маленьким, и мне что-то давали, я удивлялся: «О Господи, честно, вы не шутите?» Когда имеешь очень мало, начинаешь ценить то, что есть. Я ценил это в молодости и сейчас очень ценю то, что люди делают для меня.

Среди людей, которых нас учили идеализировать – Уоллес, Брюс, Бёрнс – величайшим для нас был Роберт Бёрнс, который родился в двадцати шести милях от нашей деревни, в Аллоуэе. Его произведения невероятны, учитывая, какую короткую жизнь он прожил.

Бёрнс ни во что не ставил сословия – «Кто честным кормится трудом,таких зову я знатью» – и резко критиковал больших людей, лордов. Он их убивал своими стихами. «Вот этот шут – природный лорд» – он владеет поместьем и вы должны на него работать – «Ему должны мы кланяться» – и делать то, что нам говорят. Но – «Бревно останется бревном и в орденах, и в лентах!»* – он простофиля. Он никто.

Нам было не сложно полюбить человека, который так смотрел на мир. Наверное, мы росли в хорошей для воспитания атмосфере – хотя бы потому, что вокруг было много честности: в моих братьях и сёстрах, в моём отце, и конечно в моей матери.

Она достигла чудесной самоотверженности и преданности. Я стараюсь быть похожим на неё, но мне до неё далеко.

* Роберт Бёрнс «Честная бедность» в переводе С. Я. Маршака
Фотографии: lfchistory.net